Князь Мышкин писал(а):Инна писал(а):Слово-в-слово описал этот поэт-мистик стихи из самой "Бхагавад-Гиты как она Есть" (с комментариями Шрилы Прабхупады)
Да,
Инна!
..
Поэтому просто поразился, встретив эти стихи, которые были написаны аж в 1895-м году!
Князь!
Нашла шикарный экскурс в культуру Серебряного Века (XIX-XX в.в. ) -- о философских изысканиях Духа того времени в поэтической среде, особенно относительно идеи перевоплощения души, заимствованная из индийской культуры, восточной культуры.
Е.Шахматова.
Метемпсихоз в культуре Серебряного века.
Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
А. Ахматова
Конец Х1Х – начало ХХ века – время кризиса европейского сознания. Благополучный в плане развития техники, науки и экономики Х1Х век утвердился в своей вере в прогресс. Искусство и философия предчувствовали скрытые противоречия рационального сознания, на фоне экономического подъёма заявляя о «закате Европы» (Шпенглер).
Кризис индивидуалистического сознания заставил Европу пойти на диалог с Востоком. Древнеиндийская и древнекитайская картины мира с философскими понятиями двуединого абсолюта, небытия, бесконечного цикла времён, идеями кармы, метемпсихоза оказали сильное влияние на
сознание Европы, заставив её задуматься об относительности таких фундаментальных понятий как пространство и время, а также заново пересмотреть своё понимание материи. Положение человека в этих смещенных координатах оказалось крайне неустойчивым.
На протяжении Х1Х в. подспудно вызревают новейшие открытия в области физики, наука познаёт бесконечность макромира (теория относительности Эйнштейна) и микромира (открытие Кюри явления радиоактивности), происходит прорыв психологии в область бессознательного (как раз в 1900 г. Фрейд опубликовал книгу “Толкование сновидений”).
К концу Х1Х в. метафизическая картина мира, созданная европейской цивилизацией на основе антропологического принципа “человек есть мера всех вещей” уже не казалась философам истинной. Мироздание дало трещину, время и пространство устремились в черную космическую дыру, и
даже, казалось бы, такая цельная единица истории как человек, сотворённый по образу и подобию Божьему, утратил своё единство, распавшись на три ипостаси: Ego, Super-Ego, Id.
Европейское цивилизационное время, ориентированное в направлении человеческой жизни от рождения к смерти через кульминацию расцвета активной деятельности, остановило свой ход. Обжитое трёхмерное пространство, соединившись в единое целое с взбунтовавшимся временем, направило вектор движения в точку, обозначенную на карте мироздания как Ничто, Небытие.
И человек в этом новом мире ощутил одновременно свою множественность, космичность, и ничтожность, утрату своего былого величия, богоподобия. Единое «Я» распалось на многие составляющие, и человек на планетарной сцене почувствовал себя лицедеем, носителем разных масок. Разверзшийся Хаос поглотил его как букашку, возомнившую себя «мерой всех вещей». В этом Хаосе уже невозможно было жить, пользуясь старыми знаниями, старой религией, старым искусством. Человеку предстояло заново осознать себя и своё место в этом новом огромном мире космоса, где всё привычное стало относительным.
В конце Х1Х в. Европа обнаружила в мировосприятии Востока не какие-то отдельные соответствия своим идеям, а цельную картину бытия, готового вобрать в себя беженца западной цивилизации, пережившего глобальную катастрофу крушения иллюзий.
Рубеж Х1Х-ХХ вв. в истории русской культуры принято называть Серебряным веком и «культурным ренессансом» (Н.Бердяев). Серебряный век обращается к началу культуры, к древности европейской, античности, но затем осознает, что начало начал следует искать на Востоке.
Именно Восток становится для культуры Серебряного века образцом формообразования. Поворот к Востоку означал отказ от европоцентризма, коренное изменение возрожденческой парадигмы в культуре. Мандельштам назвал Х1Х в. – «проводником буддийского влияния в европейской культуре» , а Н.Федоров, поколение рубежа веков определил как «буддийствующее» .
Буддийское влияние сказывалось в понимании важнейших вопросов бытия.
В литературе Серебряного века широкое распространение получили идеи перерождения и перевоплощения. Вера в перевоплощение души после смерти в новое тело какого-либо растения, животного или человека на основе закона кармы было характерно прежде всего для различных философских систем Древней Индии, а также орфиков и пифагорейцев в Древней Греции.
Символисты считали себя духовной, интеллектуальной и даже эзотерической элитой.
В.Брюсов, признанный лидер символизма, был известен друзьям и поклонникам своими увлечениями спиритизмом и оккультизмом. Прозвание «мага» прочно установилось за ним. В дневниковой записи от 15 августа 1898 года Брюсов отмечает:
«Заняться с осени книгами – 2. О запретных науках (магия)». В 900-х годах Брюсов – активно сотрудничает в московском спиритическом журнале «Ребус». В 1903 году он печатает в виде предисловия к поэме Миропольского (А.А.Ланга, товарища Брюсова по гимназии) апологию спиритизма под заглавием «Ко всем, кто ищет». Он не только следит за текущей спиритической литературой, но восходит к ее истокам, углубляется в историю оккультизма.
«В молодости, - вспоминает Г.И.Чулков, -
Брюсова влекли к себе образы Агриппы Неттесгеймского, Парацельса, Сведенборга; у него на столе можно было найти книжки Шюре, Кардека, Дю-Преля». В перечне замыслов 1908-1909 годов у Брюсова под рубрикой «большие исследования» в одной из записных книжек под 3-им номером – «Мистика с позитивной точки зрения». В журнале «Весы», в отделе рецензий начиная с 1904 года, печатается целый ряд отзывов Брюсова о новых книгах по индийской теософии, спиритизму и оккультизму. В период мирового кровопролития в статье «Предсказания Нострадама о современной войне», он сопоставляет пророчества известного французского астролога ХУ1 века с событиями своей эпохи. Наконец, уже после Октября, в 1920 году, в Доме печати Брюсов выступил с докладом о мистике, пытаясь «истолковать мистику как своего рода познавание, как познавание в угадке, как помощь науке в еще не разработанных ею вопросах со стороны интуиции и фантазии».
Спиритизм как научное подтверждение метемпсихоза.
Спиритические сеансы получили повсеместное распространение в России во второй половине Х1Х в. вслед за их широким распространением в Америке и Европе. К 60-м годам он превратился в целое движение со множеством пропагандистов в Америке, Англии, Франции, Германии. Возникли специальные спиритические журналы, обширная литература. Мало этого: спиритизмом вдруг заинтересовались представители естественных и точных наук. И не только заинтересовались, но выступили адептами и защитниками спиритизма.
Главными теоретиками спиритизма стали в Англии –
математик Де Морган, известный зоолог и ботаник А.Р.Уоллес, создавший одновременно с Ч.Дарвиным эволюционную теорию происхождения видов, а также выдающийся химик Вильям Крукс, прославившийся открытием нового элемента – таллия; во Франции - Аллан Кардек (псевдоним Ипполита Ривеля), предложивший собственную космологию и первым в спиритических кругах заговоривший о перевоплощении души. Свои взгляды он изложил в «Философии спиритуализма».
К концу 80-х годов во Франции насчитывалось уже 14 спиритических журналов, а в 1875 г. в Брюсселе состоялся первый спиритический конгресс. В 1889 г. в Париже очередной спиритический конгресс собрал более 40 тыс. участников и представителей 88 спиритических журналов. В Германии спиритизм нашел
своих сторонников в лице физика Цельнера, философов К. Дюпреля и Э.Гартмана. Заметную роль в немецком спиритизме сыграл также и А.Н.Аксаков, основавший в 1874 г. в Лейпциге журнал «Psychische Studien» (во второй половине 80-х его преемником стал журнал «Sphinx»).
Спиритизм, не отрицавший достижений науки, вполне соответствовал позитивистскому духу эпохи и даже претендовал на роль новой религии. Широкой популяризации этого явления в России способствовал скандал в академических кругах. Со стороны многих ученых спиритизм в России подвергся резкой критике. 6 мая 1875 г. на страницах либерального и солидного «Вестника Европы» было опубликовано письмо о спиритизме зоолога Н.П.Вагнера , в литературе известного «сказками Кота Мурлыки», высказавшее единогласное решение Физического общества Санкт-Петербургского университета об экспериментальной проверке «феноменов». Спиритизм сделался злобой дня. Комиссию собрал Д.И.Менделеев, ярый противник спиритизма, активно дискутировавший с его защитниками А.М.Бутлеровым и Н.П.Вагнером. А.Н.Аксаков за свой счет пригласил из Англии известных медиумов. Менделеевская комиссия вела себя не добросовестно. Протоколы сеансов тщательно выверялись Менделеевым, что привело даже к таинственному исчезновению части протоколов. В конечном итоге, Д.И.Менделеев издал объемистый отчет о работе комиссии, основным выводом которого было утверждение: «Спиритическое учение есть суеверие».
Достоевский переименовал группу ученых-антиспиритов, возглавляемых Менделеевым, в «Ревизионную Комиссию над спиритизмом», и закончилось это разбирательство тем, что в «Санкт-Петербургских Ведомостях» предвзятое отношение менделеевской комиссии было опротестовано в заявлении 130 человек. А.Н.Аксаков впоследствии за свой счет опубликовал полную историю Медиумической комиссии Физического общества с приложением всех протоколов и прочих документов под красноречивым названием «Памятник научного предубеждения».
Запретный плод сладок, и после скандала в академических кругах спиритическое движение приобрело множество новых сторонников по всей России. В рядах
защитников спиритизма оказался и философ Владимир Соловьев, заявивший о
«важности и даже необходимости спиритических явлений для установления настоящей метафизики, - и, решительно отвергнув вещественность как кошмар сонного человечества, недвусмысленно определил своё credo, - Я не только верю во всё сверхъестественное, но собственно говоря, только в это и верю». Впоследствии Д.И.Менделеев изменил свою точку зрения, и когда в Париже в 1900 г. образовалось Международное общество психического института, возглавляемое доктором Жанэ, он вошел в Международный распорядительный комитет.
Итак, распространившийся во второй половине Х1Х в. спиритизм претендовал на «научное объяснение» давно известного в Индии положения о перерождении душ или метемпсихоза. Вера в вечный нравственный порядок существовала на протяжении всей истории индийской философии и своё окончательное оформление приобрела в концепции кармы, разделяемой всеми индийскими системами. Закон кармы – это общий моральный закон, согласно которому все деяния – прошлые, настоящие и будущие – дадут надлежащие результаты в этой или другой жизни. Спиритуальное мировоззрение древнеиндийской философии оказалось востребованным в период кризиса европейского рационализма, и новомодный спиритизм стал, фактически, подтверждением древнейших положений метемпсихоза. Правда, необходимо отметить, что А.Кардек,
подчеркивал разницу, существующую между верой древних индийцев в переселение душ и новейшим учением о перевоплощении: спиритизм отвергал возможность «переселения» человека в животных. Исходя из идеи перевоплощения как закона совершенствования души, А.Кардек не подвергал сомнению божественное правосудие: сотворенные души изначально равны, отличия в способностях и склонностях, по его философии, заключаются в количестве предшествующих существований. «Люди, рождаясь, приносят с собой внутреннее сознание о том, что они приобрели ум; они бывают более или менее развиты, в зависимости от числа существований, пройденных ими, в зависимости от того, насколько подвинулись они вперед, подобно тому, как в собрании людей всевозможных возрастов будет каждый развит сообразно с числом лет, которые он прожил; последовательные существования будут для души тоже, что года для жизни тела».
Предваряя открытие Эйнштейна, европейская философия ставит проблемы времени и пространства как первостепенные. Сначала
Кант заявил, что эти категории относятся не к вещи в себе самой, а суть только формы познания.
Шопенгауэр, ставя знак равенства между рождением и смертью, приходит к выводу, что
«существует одно настоящее, и оно существует постоянно, ибо оно представляет собою единственную форму действительного бытия. Надо проникнуться тем убеждением, что прошедшее не само по себе отлично от настоящего, а только в нашем восприятии, которое имеет своей формой время, и лишь в силу него настоящее кажется отличным от прошлого».
Итак, буддистское влияние сказывалось на переосмыслении кардинальных вопросов в построении европейской картины мира, таких как время, пространство, жизнь и смерть человека. Совершившаяся на рубеже веков естественно-научная революция, связанная с такими открытиями как открытие радия, электромагнитная теория света (Максуэлла), принцип относительности (с 1904-1905 гг.) и т.д., привела к окончательному низвержению установившегося в Х1Х веке «позитивного знания». Рушился эмпиризм. …
В.Брюсов и К.Бальмонт: жизнь живет и смерти нет.
У В.Брюсова отчетливо звучит мотив возвращения:
«…я вернулся на яркую землю,(…)// Не забыл я полей асфоделей, / /Залетейских немых берегов». Мысль о бесконечном круговороте жизни неоднократно высказывается им, иногда в состоянии отчаяния от бесчисленных преображений колеса-сансары («Гимн», 1902 г.): «И нет нам исхода! И нет нам предела! // Исчезнуть, не быть, истр###ться нельзя!» В стихотворении «К близкой» (1903 г.) он пытается представить жизнь блуждающего духа, преодолевшего черту жизни:
«Мой дух былое отряхнет.//Воспоминанья все утратит,//В огне небес перегорит//И за познанье тайн заплатит//Забвеньем счастья и обид». Поэт пытается напомнить танцующей с ним даме об их страстной любви в древнеегипетском храме
«близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра»:
Наше счастье – прежде было, наша страсть –
воспоминанье, наша жизнь – не в первый раз,
(выделено мной – Е.Ш.)
В стихотворении «Образы времени» Брюсов перечисляет череду своих многочисленных воплощений: первый проблеск сознания он связывает с Древним Египтом:
«Когда святых наук начала // Я постигал во храме Фта»; затем он видит себя римлянином, погибшим в сражении с Ганнибалом; вот он рыцарь, отправляющийся в первый крестовый поход; а вот и Французская революция:
«И, помню, с плахи гильотины // Моя скатилась голова». «Я – воин, я – поэт, я – инок»: лирическое «Я» поэта каждый раз вступает в страстный поединок со своей единственной возлюбленной, но каждый раз происходит трагическая развязка.
Идея бесконечного перерождения
не могла не сказаться у Брюсова на его самоидентификации. Его «ego» предстает безразмерным, способным вместить в себя всё и вся. В письме к М.В. Самыгину, переписанном им в феврале 1899 г. в дневник, он пишет:
«Истинно и то, и это. Истин много, и часто они противоречат друг другу. (…) Моей мечтой всегда был пантеон, храм всех богов. Будем молиться и дню и ночи, и Митре и Адонису, Христу и Дьяволу. «Я» это такое средоточие, где все различия гаснут, все пределы примиряются (выделено мной – Е.Ш.)».
В стихотворении «Я» (1899 г.), написанном в это же время, Брюсов оформляет своё credo в поэтическую форму:
«Я все мечты люблю, мне дороги все речи,//И всем богам я посвящая стих (выделено мной – Е.Ш.)». И далее он расширяет своё Я до бесконечности:
«Я возносил мольбы Астарте и Гекате», «Я посещал сады Ликеев, Академий»…
В стихотворениях цикла «Любимцы веков» у Брюсова рефреном звучит:
«Я», «Я», «Я»… И в «Скифах», и в «Ассаргадоне», и в «Рамсесе», и в «Жреце Изиды», и в «Данте», и в «Астрологе», и в «Моисее», и в «Дон Жуане» – везде присутствует его всеобъемлющее «Я». В своём «Я» Брюсов обнаруживает не только «любимцев веков», но и их изгоев: в стихотворении «Раб» звучит его излюбленная интонация: «Я – раб». Его «Я» способно вобрать в себя и женское начало - устами поэта говорят царицы Цирцея и Клеопатра (1899 г.). В стихотворении 1912 г. «Земле» «ego» поэта распространяется на мир живой природы: «Я брат зверью, и ящерам, и рыбам».
К.Бальмонт, также отдавший значительную дань эзотерическим исканиям , в индийском уме, «кошмарно-исполинском» видел «свод радуги, богатство всех тонов». Он изучал санскрит, переводил драмы Калидасы, называл себя огнепоклонником и даже утверждал, что мыслит по-индийски:
Мое индийское мышление богато
Разнообразием рассвета и заката,
Я между смертными – падучая звезда.
В своём отношении к смерти он, безусловно, исходил из древнеиндийских космогонических представлений:
«Мне открылось, что времени нет,/Что недвижны узоры планет,/Что бессмертие к смерти ведет,/Что за смертью бессмертие ждет».
И еще более определенно он высказывает свои идеи на этот счет в
стихотворении «Строитель»:
«Наши жизни – это игры в честь Творца,/Сыну солнца светит солнце без конца». Смерть для Бальмонта – это слияние с мировым светом. В стихотворении «Солнечный луч»,
он описывает момент смерти как миг просветления и достижения Вселенского экстаза:
Свой мозг пронзил я солнечным лучом.
Гляжу на мир. Не помню ни о чем.
Я вижу свет и цветовой туман.
Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.
Разрыв с бытием отсекает у духа память:
«Смешалось все. Людское я забыл./ Я в мировом. Я в центре вечных сил», но никаких горестных сожалений! Бальмонт подчеркивает экстатическое состояние:
«Как сладко мне присутствие огня!/Как радостно быть жарким и сверкать!/Как весело мгновения сжигать!» (выделено мной – Е.Ш.). Стихотворение «Строитель» написано Бальмонтом от первого лица. Так же, как и Брюсов он ощущает свое всеединство и со строителем Вавилонской башни, и с халдейским магом, и с египетским жрецом. Главная мысль «Строителя» выражается в форме завета, божественной заповеди: «Ты услышишь – слышьте, братья, мой завет, - Все услышат весть земли, что смерти нет» (выделено мной – Е.Ш.). К.Бальмонт обращается к иранской традиции, восходящей к «Ригведе», в «Воскресенье» и приводит разговор Заратустры и Агурамазды. На вопрос Заратустры о возможности победить смерть, Агурамазда отвечает утвердительно: «Жизнь живет, и смерти нет».
Ф.Сологуб: Когда я был собакой.
«Рожденный не в первый раз, и уже не первый завершая круг внешних преобразований», - так говорит о себе Ф.Сологуб в предисловии к «Пламенному кругу», название которого прямо указывает на бесконечное возвращение бессмертного «Я» по кругу жизни…
Череда бесконечных перерождений, сансара, по терминологии буддизма, воспринимается поэтом как безжалостный приговор:
Мне страшный сон приснился,
Как будто я опять
На землю появился
И начал возрастать, -
И повторился снова
Земной ненужный строй
От детства голубого
До старости седой.
………………………
И, кончив путь далекий,
Я начал умирать, -
И слышу суд жестокий:
«Восстань, живи опять!»
(Выделено мной – Е.Ш.)
В этой череде воплощений Сологуб видит себя то аркадским пастушком, то античной красавицей Фриной.
«К повторениям сердце привычно», - утверждает поэт в стихотворении «Мы плененные звери», а свои звериные воплощения он объединяет в цикл из 5 частей под названием «Когда я был собакой». Очевидно, в этом цикле нашли свое отражение те унижения и тяготы «собачьей жизни», которые достались в молодости Тетерникову до того, как он стал всеми признанным поэтом Сологубом. Он предстает и дворовым псом Волчком; и Фиделькой – нежной собачкой аристократки на высоких и тонких ножках, дремлющей на пуховой подушке; и бродячим псом, рыскающим в холодном поле в поисках съестного; и дворняжкой с душой поэта, страстно и печально воющей на луну.
К этому циклу примыкает также стихотворение «Собака седого короля», проникновенно повествующее о жестокой проделке юного пажа, привязавшего собаке на хвост горящую погремушку.
«Когда я был собакой седого короля», - на этой исповедальной ноте начинается поэтический рассказ и заканчивается фразой-признанием:
«Во мне душа собаки».
Мотив переселения душ с самой ранней молодости интересовал Сологуба, что нашло отражение и в его лирике, и в прозе. В. П. Калицкая вспоминала о Сологубе допетербургского, вытегорского, периода жизни:
«В хороших отношениях был Федор Кузьмич со священником – Павлом Ивановичем Соколовым. (…) Образованный был человек отец Павел, академик: вот они с ним и сражались. Федор Кузьмич экзальтированный был, горячился очень и забивал отца Павла, очень уж хорошо буддийский катехизис знал. Бывало отец Соколов только скажет: «Кабы вы так-то православный катехизис знали!»
Прапамять в творчестве Н.Гумилёва и А.Ахматовой.
У
Гумилева постоянно встречается мотив возвращения: человек рождается, чтобы войти в эту земную действительность, но при этом он ощущает себя чужестранцем, блудным сыном, чей отчий дом в ином мире. Духом своим человек постоянно связан со Сверхмиром. Телесная оболочка временна, вернуться в иное измерение человек может лишь через врата смерти.
Чувство перевоплощения в поэзии Гумилева обнаруживается в
«Маскараде» (1908), где
« бродили с драконами под руку луны, китайские вазы метались меж ними». Поэт встречает женщину в маске королевы Содома и умоляет ее показать своё лицо. Когда она сдергивает маску, то у поэта возникает ощущение «déjà vu»: «я вспомнил, я вспомнил – такие же песни, такую же дикую дрожь сладострастья».
В «Сонете» (1912) поэта тревожат проблески воспоминаний о прежней боевой жизни и, между прочим, он бросает реплику: «Ах, да! я был убит». В «Стокгольме» в памяти поэта всплывает сон, как он, стоя на горе, с проповедью обращался к народу. Его мучит мысль «что, если страна эта истинно родина мне»? Но в «Прапамяти» (1918)
своей истинной родиной поэт ощущает Индию, от которой он был отторгнут после перерождения:
Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я –
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?
И пожалуй, наиболее глубоко эти идеи отражены в стихотворении
«Память» (1919) из сборника «Огненный столп». Бессмертие в буддистском понимании не является воплощением одной и той же вечной души в другие состояния, а лишь памятью о прежних существованиях, причем не столько «своих», сколько о существовавших в одном индивидуальном потоке энергий. Гумилев выразил эту мысль предельно точно:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла,
Мы увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Никто, кроме самого человека не в состоянии закрепить в нем память так, чтобы вызвать к творческой деятельности накопления всех бывших существований, и обрести таким способом бессмертие, ощутив ритмическую пульсацию беспредельного космического творчества, Нирваны, в терминах буддизма, что является достижением высшего состояния Бытия. Идея стихотворения отражала распространённое теософское положение:
«В жизни человеческой Дух является повторением самого себя с плодами своих прежних переживаний в прошлых воплощениях. И эта жизнь есть как бы повторение прошлой жизни, и она приносит с собой то, что свершило для себя «духовное я» в предыдущей жизни». «Ты расскажешь мне о тех, что раньше в этом теле жили до меня»,- вот с какой своеобразной просьбой поэт обращается к памяти.
И словно на магическом сеансе он всматривается в лица своих предшественников: это и «колдовской ребенок, словом останавливающий дождь»; это и поэт-суфий, говоривший, что «жизнь его подруга, коврик под его ногами – мир»; и отважный избранник свободы, мореплаватель и стрелок. Поэт находит в своей душе отголоски прежних существований и осознает себя строителем Храма грядущих воплощений. С прапамятью связывает Гумилев кармические страдания в стихотворении
«Позор» (1917):
Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой – Боже Присносущий!
Так жестоко осужден страдать.
Идея бесконечного перевоплощения дает ключ к прочтению знаменитого стихотворения Гумилева «Заблудившийся трамвай» (1921), который «заблудился в бездне времен». Взору поэта открываются сцены из его предыдущих жизней: это и «нищий старик» из Бейрута; и вельможа «с напудренною косой» идущий к императрице; и страшная сцена казни, вероятно, во время Французской революции, так как трамвай проскочил «через Неву, через Нил и Сену»; здесь и «вокзал, на котором можно в Индию Духа купить билет»; и «дом в три окна и серый газон», где жила любимая Машенька… Эта мистическая поездка приводит поэта к сверхъосознанию иного бытия:
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
Поэт решает отслужить молебен о здравии умершей возлюбленной и панихиду по себе самом, так как время, открывшееся ему, - это вечность, «бесконечное настоящее», для которого рождение и смерть суть одно и то же.
Мотивы прапамяти сильны и в творчестве Анны Ахматовой, пережившей своих собратий по перу и саму эпоху, но так и оставшейся душой своею в Серебряном веке. Трагические события века ХХ-го, которые ей довелось испытать сполна, высекают у нее в блокадном Ленинграде мысль-утверждение: «А может, и смерти нет». Затем эвакуация в Ташкент и встреча с «азийским домом», вызывающим у нее эффект «déjà vu»:
«Я не была здесь лет семьсот, - и обещание. - Еще приду». «Это рысьи глаза твои, Азия, // Что-то высмотрели во мне, - прислушивается поэтесса к своему внутреннему голосу. – Словно вся прапамять в сознание // Раскаленной лавой текла».
«Был недолго ты моим Энеем, // - Я тогда отделалась костром» : подводит она итог своим взаимоотношениям с Н.Гумилевым. Образ карфагенской царицы Дидоны вновь возникает в стихотворении «Последняя роза» (1962 г.), в ряду других перевоплощений поэтессы:
Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны,
Чтобы с Жанной на костер опять.
Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Ахматова весьма остраненно ощущает своё тело как сосуд бессмертного духа, принявшего очередную человеческую форму, этому способствует и её продолжительная болезнь: «Случайной гостьей в этом страшном теле // Я, как сквозь сон, сама себе кажусь». На смерть Бориса Пастернака она отозвалась строчками, в которых усматривается не столько метафора, сколько вера в иное воплощение: «Он превратился в жизнь дающий колос // Или в тончайший, им воспетый дождь». В черновиках Ахматовой сохранился набросок, относящийся к её размышлениям о потусторонней встрече с близким человеком:
«А помнишь, были мы людьми // Еще вчера, еще недавно…// Подумать только, как бесславно // Во что-то превратились мы». И
как последнее желание исстрадавшейся души, измученной бесконечными перевоплощениями, звучит её стихотворение-завещание 1940 г.:
Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни кленом,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном –
Не буду я людей смущать
И сны чужие навещать
Неутоленным стоном.
В.Хлебников и В.Маяковский о рождении и смерти.
К памяти о прежних воплощениях обращается Хлебников в своей автобиографии. Он провел свое детство там,
«где море Китая затеряло в великих степях несколько своих брызг», и вера далеких предков вошла в его кровь от рождения. Погружаясь в подсознание, он описывает возникающие образы: «…я подумал: но ведь это я, но в другом виде, это второй я – этот монгольский мальчик, задумавшийся о судьбах своего народа. А вырезанные из дерева слоны смотрели с ворот хурула. Тогда у меня было поручение достать монгольских кумиров, но я его позорно не выполнил».
Идее перевоплощения посвящен его набросок, 13 танка «Чао»: Хлебников прослеживает путь души Гайаваты, которая побывала в облике грациозной японки, совершающей чайную церемонию:
«Я та же какой была при Гайавате и Ману и Фу-си…». Девушка предстает на фоне, рождающем ассоциации с японской гравюрой: «Чао часто смотрит на открытое письмо с древним самураем в бронзе из чешуи, его высокомерные брови падающие вниз на переносицу, как крылья морского орла, летящего с Фузиямы на рассвете солнца к берегу, озаряющего рыбаков и пустынный берег и сеть клекотом вершин». Затем душа обернулась звонкоголосой птичкой, славкой черноголовой. И вот Хлебников запросто бродяжничает вместе с Гайяватой, потому что «глаз Гайаваты и славки в данный момент принадлежит Васе Каменскому.
«Гайявата, - ухмыляется Вася, - небось радуется во мне, как канарейка в клетке; наверное проголодался. (…) Ведь ты только подумай: это не шутка 300 лет носиться по небу между бурями и какие грозы бывали, прямо страх берет едва подумаешь. (…) Накормим и Гайявату». Хлебников считал, что ему удалось открыть закон перевоплощения: «…луч, гребни волн которого отмечены годом рождения великих людей с одинаковой судьбой, совершает свое колебание в 365 лет». В 476 г. в Индии родился астроном Ариабхат, утверждавший, что Земля вращается вокруг солнца, а через 365 х 3 в 1157 году родился Калер, доказавший это вращение. Так человеческому духу в новом воплощении удается разрешить поставленную перед собой задачу. Себя Хлебников ощущал уже трижды воплотившимся: он видел себя математиком и поэтом Омаром Хайямом, затем – геометром Лобачевским.
Владимир Маяковский в своем раннем творчестве также касается вопроса о перевоплощении. В поэме «Война и мир» (1917 г.) он берет на себя вину за «хруст ломаемых жизней» и кается в совершенных им преступлениях в предыдущих воплощениях. На заре человечества он видит себя жрецом, приносящим в жертву младенца:
это я,
Маяковский,
Подножию идола
нес
обезглавленного младенца.
В Древнеримской истории ему оказывается близка личность поджигателя Рима и палача первых христиан:
«Вы думаете – Нерон?// Это я, // Маяковский// Владимир,// Пьяным глазом обволакивал цирк».
В Средневековье поэт видит себя инквизитором:
«Маяковский // еретикам // в подземелье Севильи // дыбой выворачивал суставы». Он воспринимает себя огненной кометой («Дымным хвостом по векам волочу//Оперенное пожарами побоище!»). И вот – новое пришествие:
«Сегодня // Не немец, // Не русский, // Не турок», душа поэта воплотилась в мировую бойню: «Это я // Сам, // С живого сдирая шкуру, // Жру мира мясо». Маяковский рисует картину будущего воскрешения погибших, соотнося свои фантазии, очевидно, с философией «общего дела» Н.Федорова. Как на кинопленке, перекручиваемой на начало фильма:
«Вот // на череп обрубку // вспрыгнул скальп, // ноги подбежали, // живые под ним они». И тогда, считает поэт, его душа очистится от кошмара предыдущих воплощений:
А тут и я еще.
Прохожу осторожно,
огромен,
неуклюж.
О, как великолепен я
в самой сияющей
из моих бесчисленных душ!»
«Мистический эмпиризма» Н.Лосского.
Философия Серебряного века также уделяет не мало внимания идее метемпсихоза Н.Лосский в своей оригинальной философской концепции «мистического эмпиризма» считает, что мир представляет собою единое иерархически построенное органическое целое, состоящее из мельчайших частиц «субстанциальных деятелей», сотворенных Богом как сверхвременные, сверхпространственные и, следовательно, бессмертные первочастицы.
Смерть, по Лосскому, есть лишь
«расторжение союза между главным деятелем и подчиненными ему деятелями», т.е. перемена формы этих первочастиц. Творец создал «субстанциальных деятелей», наделив их необходимыми свойствами для осмысленной жизнедеятельности, но выбор своего типа жизни является свободным творчеством каждого существа.
«После смерти, - считает Лосский, -
главный деятель может начать привлекать к себе новых союзников и строить новое тело, соответствующее степени его развития и его интересам, возникшим в предыдущей жизни. Такой переход от жизни с одним телом к жизни с другим телом может быть назван словом перевоплощение» .
«Субстанциальные деятели» очень напоминают собою буддистские «дхармы».
«Понятие о дхарме, - по определению Ф.И.Щербатского, -
центральный пункт буддийского учения. В свете этого понятия буддизм раскрывается как метафизическая теория, развивавшаяся из основного принципа-идеи, что бытие (существования) является взаимодействием множественности тонких, конечных, далее недоступных анализу элементов материи, духа и сил». Только эти мельчайшие элементы и являются реальностями, они взаимодействуют друг с другом. Нет бессмертной души, так как дхармы подчиняются закону причинности, и каждый раз составляют новый узор.
Уже в конце своей жизни, предположительно, в 50-х гг. Н.О.Лосский подвел итог своим размышлениям на эту тему в работе
«Учение о перевоплощении». В этой работе он высказывает несогласие с индусским представлением о том, что «человек после смерти может спуститься в область дочеловеческой природы и стать животным или растением». В учении о карме он считает заслуживающей внимания только мысль о том, что каждый злой поступок ведет за собою страдание. Теория перевоплощения, развитая на основе метафизики персонализма, считает Лосский, объясняет, что всякое существо в природе
«мучится по своей вине, именно вследствие своего эгоизма; все страдания имеют осмысленный и целительный характер; в конечном итоге несовершенства и всякое зло преодолеваются свободною волею, и все существа рано или поздно будут спасены».
И вообще, Лосский утверждает, что изложенная им теория перевоплощения «во многом прямо противоположна учению буддизма», т.к. буддист считает личное бытие злом и старается уничтожить в себе всякое желание и любовь к жизни, а сверхвременный субстанциальный центр личности, по теории Лосского, позволяет ей стать центром бесконечного творчества и достичь абсолютной полноты бытия. Н.Рерих, продолжив метафизический дискурс Серебряного века, считал, что закон воплощения – это космический закон: готовый дух «начинает остро чувствовать магнитное притяжение к земному воплощению, ибо лишь земля есть то горнило, в котором трансмутируются наши энергии и получается обновление и накопление новых».
Представления о бессмертии личности разрабатывалось в различных религиозно-философских формах, христианство и ислам предполагали её воскресение в новых условиях, где не будет зла, бедствий и страданий, или где они будут распределены справедливо.
Индийская философская мысль, разработав учение о карме и метемпсихозе, в глубочайшей древности, не могла не повлиять на подобные представления более поздних мировых религий. Шопенгауэр указывал, что метемпсихоз был верой египтян, его заимствовали Орфей, Пифагор и Платон, его исповедовали в греческих мистериях.
На рубеже Х1Х-ХХ веков именно индийская философия через распространившиеся эзотерические теософские учения определяет во многом мировоззрение деятелей культуры нереалистических направлений. Блаватская пришла к мысли о том, что в основе всех древних религий находится одно и то же учение мудрости. Родиной этого учения она называла Индию.
Древние египтяне и евреи позаимствовали свои знания у буддистских миссионеров. Междуречье с центром в Вавилоне оказалось на пути великого переселения народов, и вавилоняне стали первым народом, воспринявшим древнеиндийскую мудрость. Наследниками эзотерической мудрости
Блаватская провозгласила неоплатоников и гностиков. Она признавала тождественность тайных доктрин магов, доведийских буддистов, иерофантов, египетского Тота или Гермеса, халдейских каббалистов, еврейских назареев…
В своей «Тайной доктрине» (1888)
она дала западной аудитории широкое представление о восточной мудрости и высказала предположение о том, что эзотерические религиозные знания в той или иной степени в итоге подтверждаются научными открытиями. Блаватская искала ответы на вечные вопросы бытия: как достичь бессмертия, как расширить сферу обитания человека до космических пределов, преодолев смерть, и как встать вровень с Богом, познав законы природы и космической эволюции. Её идеи оказались созвучны времени, переживавшему системный кризис и искавшему ответы на глобальные вопросы бытия. «Закон эволюции, духовной и материальной, выражающийся для человека в перевоплощении» – определялся как третья составляющая главных основ теософии наряду с двумя первыми, утверждающими «единство всего сущего - братство» и «закон кармы, закон причин и последствий в духовном, как и в материальном мире».
В.Вернадский в своей знаменитой работе «Научная мысль как планетное явление», размышляя о проблеме бессмертия, отмечает: «Наиболее глубоким является представление о метампсихозе, решающее вопрос не с точки зрения человека, но с точки зрения всего живого вещества. Оно до сих пор еще, возникши несколько тысячелетий тому назад, живо и ярко для многих сотен миллионов людей. И ни в чем, может быть, не противоречит современным научным представлениям. Ход научной мысли нигде с выводами из этого представления не сталкивается». (Выделено мной, - Е.Ш.) Однако, ученый все-таки рассматривал этот вопрос с точки зрения всего живого вещества. Бессмертие он готов был принять, как ученый ХХ в., прежде всего на атомарном уровне. В этом случае метемпсихоз подменялся идеей бесконечного круговорота материи.
Метафизика символизма и философия идеалистического направления на рубеже Х1Х-ХХ вв. в вопросах о человеческой душе, жизни и смерти занимает позицию, позволяющую говорить о Востоке как о парадигме культуры Серебряного века. В связи с распространением знаний о восточной культуре, идеи метемпсихоза, переселения душ становятся близки как художественной элите символистов, так и представителям других художественных направлений. Популярные в эпоху Серебряного века учения теософии и антропософии акцентируют изучение религий, философий, литератур, как древне-арийских, так и современных, но всё-таки, главным образом, древнеиндийских.
Восточный оккультизм рассматривается как средоточие изучения психических сил, находящихся в природе и в человеке в скрытом состоянии. Идеалистическая философия этого периода пытается найти ответ на один из вечных вопросов бытия и склоняется к признанию метемпсихоза как живого явления, не утратившего своей актуальности в ХХ веке и всё ещё остающегося загадкой для науки.
