"Для меня сцена — не наркотик, я и без неё проживу. Выступаю, потому что знаю, что людям нравятся мои песни."
интервью
— Михаил, для начала хочу поблагодарить за «Теплые ливни» и «Яблоки на снегу», без которых нельзя себе представить школьные дискотеки конца 1980-х. Песням много лет, а я до сих пор помню слова, могу даже напеть…
— По этому поводу я обычно говорю: «Гимн СССР не каждый споет, а слова «Яблок на снегу» знает любой человек в нашей стране». Ни одно мое выступление не обходится без этой песни, а еще — без «Стюардессы», «Капитанов», «Метелицы». Радуюсь такой долгой зрительской памяти, но и поражаюсь: песням по 30 лет, а их не забыли.
— И сколько на вашем счету хитов?
— Что такое хит? Это то, что «накрутили» по радио и телевидению, а не то, что, возможно, человеку нравится. Те же «Яблоки…» восемь раз подряд снимали с телеэфира перед тем, как они впервые прозвучали. Высокие начальники говорили: «О чем эта песня? Да, собственно, ни о чем… Ну и зачем ее показывать по телевизору?» Вообще-то «Яблоки на снегу» — аллегория, представить можно много чего. Хотя у песни есть конкретная предыстория. Андрей Дементьев, автор слов, накануне Нового года купил с друзьями шампанского и яблок, и они отправились погулять в скверик. Шутки ради закопали бутылку в снег и раскидали сверху яблоки. Получилась красивая картинка, и Андрей Дмитриевич тут же написал слова.
— А вы — музыку. А как его стихи попали к вам?
— Мы с Дементьевым жили по соседству: он — в Астраханском переулке, а я снимал тогда квартиру на Большой Спасской. Нас познакомила Ангелина Вовк — тоже моя соседка, мы с ней по утрам бегали по парку напротив дома. Как-то Дементьев дал мне книжечку своих стихов. Я листал, листал и те, что нравились, перекладывал на музыку. За три недели сделал 12 песен! Когда по телефону сыграл Андрею Дмитриевичу мелодию «Яблок…», он сказал: «Миша, это попадание в десятку!»
Я лично ставку делал на другую песню, но выстрелила эта. Шел 1986 год. Через год, весной 1987-го, «Яблоки…» вышли на кассетах и стали очень популярными. Публика всегда принимала композицию на ура. Помню, как в конце 1980-х на рок-фестивале в городе Гера немцы, не понимая слов, подпевали мне по-русски и долго не отпускали со сцены. Зрительский прием был настолько жарким, что Володя Шмаков, секретарь парткома «Останкино», оказавшийся свидетелем того выступления, помог «Яблокам…» пробиться в эфир отечественного телевидения — я их спел на «Песне года». До этого никак не получалось. Даже Эдик Сагалаев, с которым мы в то время дружили, сетовал, что не в его силах мне помочь (Сагалаев в середине 1980-х был главным редактором программ для молодежи Центрального телевидения СССР. — Прим. «ТН»). И уже после телеэфира песня попала на студию грамзаписи «Мелодия», в популярный сборник «С Новым годом!», и зазвучала — без преувеличения — из каждого утюга.
— Авторские отчисления, наверное, позволили зажить на широкую ногу?
— Да, пошли первые хорошие гонорары, и я задышал свободнее. За каждое исполнение песни капали деньги на счет. Если воскресным утром в популярной в те годы «Утренней почте» крутили одну из моих песен, уже вечером ее исполняли в ресторанах по всей стране. Вскоре авторские перевалили за тысячу в месяц, тогда как у моей мамы, заведующей кафедрой мясо-молочного института, который я оканчивал, зарплата была рублей пятьсот. У папы, профессора, четыреста пятьдесят.
— Родители были очень образованными людьми. Мама защитила диссертацию всего за два года. Отец, по профессии гидравлик, был полиглотом. Фото: Из личного архива Михаила Муромова
— Остальные ваши песни с таким же трудом пробивались к слушателям?
— До «Яблок…» я написал уже несколько песен, в том числе из так называемого афганского цикла, патриотической направленности. Но чтобы вы понимали, насколько было трудно пробиваться на телевидение, расскажу такую историю. Во время выступления на новогоднем «Голубом огоньке» 1984 года я исполнял песню «Метелица» и обмотал вокруг шеи «дождик». Казалось бы, что здесь такого?! А меня за это вырезали из эфира! Главе Гостелерадио Лапину показалось, что на шее крестик… Активно противились и мешали Богословский с Фельцманом — члены худсовета, от которых зависело все. Если худсовет не одобрял песню, всё, никуда ее особенно не приткнешь. Она могла звучать из каждого окна, но на телевидении или радио — нет. Мастодонты советской эстрады смотрели на меня как на чужака, на которого незаслуженно обрушилась популярность. Почему ненавидели Антонова, почему гнобили Мартынова? Потому что они звучали везде, их песни любил народ! Но, согласитесь, если песня никчемная, ее никто никогда петь не станет.
Несмотря на разные препоны, я не сдавался. И когда знакомые ребята сказали, что ничего у меня, дескать, не выйдет, что не пробью эту стену, завелся: «Ах так?! Ну посмотрим!» И стал как на работу ходить в «Останкино», в музыкальную редакцию на 12-м этаже. Поставил себе конкретную задачу: каждый день знакомиться с разными дельными людьми, брать номера их телефонов, чтобы напрямую просить содействия.
— С улицы в «Останкино» не попадешь…
— А я закадрил девочку в бюро пропусков, и она мне выписывала декадные пропуска. Парень я общительный, так что проблем не возникало. Заходишь в редакцию, знакомишься с девчонками-редакторами, приносишь шампанское, цветы, прочие подарки. Я не хитрил, а говорил открытым текстом: «Я композитор, у меня есть музыка, поставьте в эфир какой-нибудь программы».
— Женщины — люди отзывчивые…
— Да, но тогда еще было важно, чтобы песни были записаны в Доме звукозаписи и на катушке обязательно стоял штамп. А это, скажу я вам, нелегкое дело — без связей не сунешься. На начальном этапе помогло знакомство с Владимиром Харитоновым, поэтом-песенником, которому принадлежат и «Мой адрес — Советский Союз», и «Как прекрасен этот мир», и шедевр «День Победы». Меня привел к нему один приятель по кличке Кипа, он сам пытался сочинять. Взял, по сути, за компанию.
Пришли мы к Харитонову, я страшно волновался, ведь он — глыба, большой поэт! Так вот, получил я два текста — стихи Владимира Гавриловича. Он хотел посмотреть, что за музыку пишу. Мне достались «Мама моя» и «Я память трогаю». «Память» как-то не пошла, это трудные стихи. А «Мама…» Харитонову понравилась, и он помог записать на студии звукозаписи ее и еще две свои песни. Редактору, правда, пришлось дать взятку, а по-другому никак.
— За что?
— Чтобы выделил время. Мне дали смену, четыре часа. Одним словом, потихоньку я пробился-таки на телевидение. С экрана зазвучали и «Птица — синее крыло» (мы спели ее в дуэте с Олей Зарубиной), и «Моя Москва», и «Метелица». Параллельно я писал для кино. Был у меня знакомый редактор — Марина Моденова, которая мне тоже здорово помогла: подкинула заказы для творческого объединения «Экран». Причем худсовет сопротивлялся, не пускал, аргументируя тем, что Муромов не профессиональный композитор. «Но музыку-то пишу!» — возражал я. «Ну и что? Вы не в Союзе композиторов», — отвечали. Марина меня отстояла.
— Михаил, вам было за тридцать, когда вы написали свою первую песню. А до этого чем только не занимались. Писали кандидатскую диссертацию и даже работали метрдотелем. Любопытно, с чего вдруг решили пробиваться на эстраду?
— Это долгий рассказ. Честно говоря, музыкой я хотел еще с детства заниматься. Учился в музыкальной школе по классу виолончели. Считаю, кстати, что жизнь прожил счастливую, но детства по сути у меня не было. Никакой беготни во дворе с мячом — учеба, кружки, секции (я еще плаванием серьёзно занимался).
При этом успевал песни сочинять, уже в 8-м классе у меня группа своя была, мы играли на школьных танцах. И учился я на отлично. Мама плохих оценок не потерпела бы. Как-то она позволила мне завести голубей. И я сам построил голубятню прямо на балконе нашей квартиры в районе Новослободской. И так птицами своими увлёкся, что незаметно съехал на тройки. Мама быстро нашла способ, как меня образумить: заставила пернатых продать, а голубятню разобрать.
— Жёстко!
— Мама такая у меня была, да. Била и веревками, и тряпками грязными, и ничего. Я считаю, это хорошее воспитание. Если говорила, что я должен вернуться домой в девять, то кровь из носу возвращался вовремя. Или звонил: «Мам, я еще на часок задержусь». И это когда уже взрослым был. До 27 лет вообще делал лишь то, что говорила мама. Окончил Московский технологический институт мясной и молочной промышленности, где она преподавала, после армии поступил в аспирантуру. Так мама велела, хотя наука мне и самому нравилась.
Они с отцом были очень образованными людьми. Мама написала и защитила диссертацию всего за два года. Отец, по профессии гидравлик, был полиглотом. Говорил на четырех языках, с семи переводил. Я начал писать диссертацию на тему «Исследования в процессе изменения некоторых биохимических свойств мяса, высушенного в жидких теплоносящих средах в условиях вакуума» и, наверное, защитился бы, стал бы ученым. Но… Я такой человек, которого просто уговорить. Познакомился в Сочи на пляже с одним мужиком, директором нескольких подмосковных ночных кабаков с валютными барами. Вы понимаете, какие там деньги крутились?! Вероятно, я оказался тем, кто ему был нужен, потому что он стал настойчиво звать к себе в замы.
В советские годы отдыхали не как сейчас, неделю, а ехали на курорт на месяц-два. Так что знакомства выходили не шапочными, люди успевали друг к другу присмотреться. В общем, Игорьку я понравился. Ну а что? Парень я спортивный — если что, спину прикрою, без особых вредных привычек, с головой в порядке, да еще и при деньгах. Учился в аспирантуре и потихоньку фарцевал пластинками. Брал у югославов битлов, к примеру, по 15-20 рублей, а продавал по 60 рублей.
Короче говоря, сбил он меня с толку, и я решил из науки уйти. Рассудил так: «После защиты диссертации зарплата светила максимум 150 рублей. Лет через десять дослужился бы до старшего научного сотрудника, стали бы платить 250 рублей. Тоска, одним словом. Да и кандидатскую степень получить не так просто. Пришлось бы членам ученого совета кланяться, чтобы голосовали за». Мама, конечно, в шоке была, когда узнала, что диссертацию я забросил и пошел работать в ресторан. Мне 27 лет, только развелся с женой, свобода, денег — море. Я тогда совсем с катушек съехал, оттягивался по полной: зимой в горы ездил, летом в Сочи гулял — водные лыжи, рыбалка. Работал тоже с удовольствием. Точнее, пахал. С раннего вечера до пяти утра, когда нормальные люди уже на работу ехали. В ресторанном бизнесе все непросто. Тем более что в итоге я не замом к Игорьку пошел, а стал метрдотелем у него же в ресторане. Это куда круче. Научился со складом работать, там же много можно чего проворачивать. Публика у нас специфическая была: проститутки, воры, картежники. Грех жаловаться, жил я тогда хорошо. Денег было столько, что в какой-то момент у меня было три новеньких «жигуля».
— Зачем три-то? Не сядешь же в них одновременно…
— Просто машины трудно было купить, а у меня — связи. На одной катался, две другие позже продал с наценкой.
Возвращаясь к вашему вопросу, с чего вдруг песни начал писать и рваться на эстраду… Даже когда работал в кабаках, все время что-то сочинял, бренчал на гитаре, пел перед публикой, когда просили. Деньги всегда отдавал оркестру. И мне просто очень захотелось, чтобы моя музыка звучала с экранов, чтобы пластинки выходили. Вот тогда я решил с ресторанным бизнесом завязать и пробиваться в шоу-бизнес. Но когда сказал своим музыкантам, что все, ухожу, буду композитором, наш клавишник Жора расхохотался: «Миш, ты что, чокнулся? Ничего не выйдет, если уж Володя Мазенков не пробился, куда тебе!»
А Володя и правда был отличным певцом, пел у нас в ресторане. Фактурный такой, голос великолепный. Попробовал было на телевидение сунуться — ничего не вышло. Он в итоге в Германию потом уехал. Я уже вам рассказывал, что эта фраза про «не получится» меня сильно задела, но и подхлестнула к тому, чтобы добиться своего.
— Какой своей песней вы больше всего гордитесь?
— «Флюгером». Помните такую песню, где 113 раз одно и то же слово повторяется? «Флюгер, флюгер, я флюгер…» (Смеется.) Саша Костин, редактор «Мелодии», написал слова: «Я как флюгер, на ветру я все кручусь-верчусь. И другой судьбы не будет, лишь на это я гожусь».
— Как можно забыть эту заводную бесконечную песню — хит дискотек 1980-х!
— Вот «Флюгер», «Подкова», «Теплые ливни», «Желтая дорога», «Странная женщина» — все эти песни переписывались на кассеты и расходились по стране. До сих пор разные публичные люди хотят их петь. Если человек хорошо воспитан, он хотя бы спрашивает разрешения: «Мишань, как ты посмотришь, если я спою твою «Странную женщину»?» А тут как-то пришел в Художественный театр, на пьесу «Идеальный муж. Комедия», а там кусочек этой песни поет Миркурбанов. Хорошо поет. Но чего же разрешения не спросили и зачем было песню корнать?!
— Помните, как её сочинили?
— Конечно! Буквально за ночь. Пришел на ужин к Ларисе Рубальской вместе с Ольгой Борисовной Молчановой, художественным руководителем популярной программы «Шире круг». Они с Ларисой подружками были. А та хлебосольная, многих музыкантов в своем доме привечала. Например, к ней часто прибегал Филипп Киркоров поесть. Кстати, кажется, в её доме он и познакомился с Молчановой, которая выпустила его в эфир передачи «Шире круг», дав хороший старт.
Лариса написала прямо на салфетке «Странную женщину» и отдала мне. А утром я уже её сыграл. Сразу оценил: стих понятный и за душу берёт. Я эту песню переписывал раз двести!
Между прочим, меня Молчанова лет пять не принимала, потому что в фаворитах тогда были Малежик с Антоновым. С Юрой мы в одном формате пели, и он открытым текстом говорил Молчановой: «Оля! Зачем тебе два одинаковых музыканта с гитарами?» Тем не менее мы с Ольгой Борисовной подружились после того, как она увидела моё выступление на концерте в польской Зелена-Гуре.
— Вы с Юрием Антоновым были соперниками на эстраде, но в жизни вроде бы дружили?
— Мы были дружны, пока оба не стали композиторами. Познакомились тогда, когда он у Виктора Вуячича работал в ансамбле «Тоника». Мой напарник по фарцовке повел меня на концерт Вуячича, популярного в 1970-е годы исполнителя. Там мы с Юрой и встретились. Стали дружить, по ресторанам вместе ходить. Он ещё с армии песни сочинял. Но когда и я стал это делать, сразу дружба врозь: зачем нужен Муромов…
— В шоу-бизнесе искренние отношения невозможны?
— Это редкость. Вот с Лёшей Глызиным у меня хорошие отношения. С Андреем Державиным мы близко дружим. Особенно нас сблизила смерть Талькова — с ним Андрей крепко дружил.
С Игорем мы были хорошо знакомы, я всегда ругал его за то, что держит вокруг себя телохранителей. Потому что это провокация, манок. Если ты идешь в трусах, а за тобой телохранители в скафандрах, понятно, что привлечешь к себе внимание того, кого не следует.
— И какая у вас версия его гибели?
— Просто драка после тупого, идиотского скандала. У Талькова была финальная песня, патриотическая. Перед ним должна была петь Азиза, причем какую-то весёлую песенку. Их по-хорошему надо было по времени развести. Начался спор между Тальковым и директором Азизы — Малаховым. Игорь выстрелил из газового пистолета, а тот в ответ — из боевого. Ну и всё… Потом Малахова этого много лет искали. Недавно вроде нашли в какой-то деревне. Он сильно болен: тяжёлая форма цирроза печени.
После той перестрелки в концертном зале Тальков был ещё жив. По сути, его добил врач скорой: нельзя было делать искусственное дыхание, никак нельзя…
О ранении Игоря мы с Державиным узнали в Москве — играли в тот момент в футбол. Андрей говорит: «Миш, надо ехать за Игорем, я без тебя не справлюсь». Я уже не помню, почему родные Игоря не ездили… В общем, поехали в аэропорт. А в тот день туман был сильный, рейсы на Ленинград отменили. Ну что, прыгнули ко мне в машину, поехали. У нас даже информации не было, где Игоря искать. Зашли во дворец спорта, где все это случилось, расспросили администратора, поехали в больницу, куда его неотложка увезла. Вышел хирург в окровавленном халате и спокойно сказал: «К нам Тальков живым не попал». Выяснилось, что тело переправили в морг военного госпиталя. Там мы купили простой цинковый гроб и на самолете привезли в Москву.
— Грустно все это… Тальков был невероятно популярен, и вдруг такая нелепая смерть. Михаил, а что скажете о своей популярности? Трудно было, когда перестали звать на телевидение, на радио?
— Знаете, по природе своей я инженер. Ко всему происходящему отношусь рационально и спокойно. Другое дело, что бывает обидно, когда подставляют ножку. Иногда администраторы моих конкурентов распускают слухи про то, что я не собираю залы, что зритель не идет, что концерт могу сорвать…
— А такое бывало? Выходили, например, на сцену подшофе?
— Никогда! Хотя, скрывать не стану, выпить могу. Но только в свободное от работы время. Или после концерта в каком-нибудь гарнизоне, когда накрывается стол, садится генерал с гармошкой, два полковника рядом и говорят: «Давай, Миша, выпьем за нашу армию».
Обидно, что пресса почему-то пишет обо мне полную чепуху. Вот у людей и складывается превратное представление. Да нет, не думайте, что я коплю обиды. Некогда мне до такого опускаться. Телефон по-прежнему разрывается, очень много приглашений спеть на разных мероприятиях — от дней рождений до Дня города. Для меня сцена — не наркотик, я и без неё проживу. Выступаю, потому что знаю, что людям нравятся мои песни. И не только старые. Недавно одну мою новую песню взяли на «Радио Шансон». Почему одну? Потому что в ротацию попасть сложно — надо быть в формате радиостанции, который непонятно как определяется. Раньше можно было пробиться и на радио, и на телевидение, потому что было ясно, кто и за что отвечал. А теперь всё перепуталось.
— Всё в вашей жизни сложилось удачно, но ведь семью вы так и не создали. Характер виноват? Идеальную женщину не встретили?
— У меня была прекрасная жена, Тамара. Мама моя её любила. Поженились по большой любви, но она меня безбожно ревновала. А это такая штука, которая разрушает всё вокруг. Хотя понять можно, не ревновать меня было сложно. Мы прожили три года, и я почувствовал: всё, больше не могу. Собрал вещи и ушел жить на съёмную квартиру. Мой бывший тесть, гендиректор объединения «Молоко», только через семь лет помог решить квартирный вопрос. Видимо, обиделся за дочь. Конечно, она ни в чём не виновата, это я не создан для семейной жизни. Помните слова героя Мягкова из «Иронии судьбы»? «Когда я представил, что она будет жить в моей комнате и каждый день мелькать у меня перед глазами… Туда-сюда, туда-сюда… Я не выдержал и сбежал в Ленинград». Я одиночка, свободой дорожу больше всего на свете. У меня масса привычек, от которых не собираюсь отказываться. Но другому человеку это некомфортно.
— И верность, наверное, одной женщине хранить не можете?
— Не могу. С детства пошло: новое — самое лучшее. И отчитываться, куда пошёл, когда вернусь, ужасно. Чтобы никого из женщин не сделать несчастной, я решил больше не жениться.
— Признайтесь, поклонниц у вас было много и наверняка случались романы?
— Нет, потому что всё начинается с писем, а кончается подкарауливанием у дома, а потом — «давай жениться». «Только воля, только волюшка, для меня всего милей…» (Напевает с улыбкой.) Поклонники, кстати, у меня самые разные: от девчонок-подростков до генералов. В конце 1980-х был даже свой фан-клуб, но пришлось разогнать, потому что сборища превратились в пьянки, а по пьяной лавочке и стены подъезда расписывали, и дверь мне поджигали.
— А вам знакомо состояние неразделенной любви? Вы часто безответно влюблялись?
— Влюблялся, конечно. Но мне редко отказывали. И лишь по ранней молодости, когда это случалось, я вздыхал и стихи писал. А потом научился боль за пуговицы не пускать. Не хотят меня? И не надо. Я полигамен, так что быстро нахожу утешение.
— Не жалеете, что сейчас живете один?
— В смысле что стакан воды некому подать? Так ничего, водопровод есть.
— Правда, что у вас четверо взрослых сыновей от разных женщин?
— Так получилось, но мы не общаемся. И тема эта закрыта. Я не одинок, у меня есть три двоюродных брата и сестра — симпатичные люди. Мне всего хватает в этой жизни. И я доволен тем, как она сложилась.
"Я одиночка, свободой дорожу больше всего на свете. У меня масса привычек, от которых не собираюсь отказываться. Но другому человеку это некомфортно.
— Не могу. С детства пошло: новое — самое лучшее. И отчитываться, куда пошёл, когда вернусь, ужасно. Чтобы никого из женщин не сделать несчастной, я решил больше не жениться."
месяц 
, также была названа журналом Esquire самой красивой женщиной в мире в 2015 
. Журнал Screen International назвал её одной из «будущих британских звёзд».
, по словам актрисы, тогда ей пришлось пережить две тяжелые операции, и она находилась на грани жизни и смерти.
