Когда плохо , тошно лучше всего - это поговорить. Все кому есть что сказать - пишите, поддержу. К тому же частенько хочется сохранить какие-то важные мысли, а вести полноценный дневник у меня не хватает терпения.
В фильме "страна глухих" героиня Дины Корзун говорила - "так страшно жить!" и добавляла - "девушке... одной... без денег". отложилось почему-то и в минуты страха вспоминаю эту фразу с улыбкой... Она там такая смешная.. Я на нее похожа, долговязая, нелепая. Такая же беззащитная наверное...Со стороны...Временами.
Жизнь оказывается познается через страдания и эту суровую правду никто не отменял. Устаю переживать и волноваться, хочу быть и буду счастливой! Потому что так должно быть, счастье - это естественно.
не мое, но очень многое из написанного как-будто вынуто из моего сердца:
читала первый раз - плакала.Мое сердце – сухой репейник, вцепившийся между теплых овечьих боков, крепко прижатых друг к другу в тесноте горного ущелья, но стоит хотя бы одной из моих овечек пуститься прочь и я рассыплюсь сухими шуршащими чешуйками. А ведь я экономный расходователь, скупой заводчик, у меня крошечный мирок размером с войлочный катышек на свитере - сколько в нем жизнеобразующих людей – раз, два, три, обчелся.
Если у вас нет собаки, её не отравит сосед – они думают, что это сарказм, но это не так, нет, это правда - это очень правильно, не заводите собаку, не заводите кошку, не заводите хомячка и золотую рыбку – они станут смотреть на вас преданными глазами, станут класть голову к вам на колени, тыкаться вам в нос своим холодным носом именно таким особенным образом, чтобы у вас сердце сворачивалось мучительным узлом нежности, вы привыкнете к тому, как они неизменно появляются в коридоре, едва вы входите с улицы, как они поворачивают на оклик мохнатые уши, как вдруг грохочет развернутая в руках газета и из-под неё, сминаемой натиском, всовывается любопытная голова – а потом эта овечка, самая крошечная из возможных овечек, пустится прочь, вверх по горной круче, цокая копытцами по камням, а у вас разорвется мгновенно высохшее колючее сердце – оно вам надо?
Я просто с ума схожу, когда думаю о том, как отчаянно и беспечно мы кладем все яйца в одну корзину и вешаем эту корзину на тонкую былинку высоко над камнями – когда позволяем себе полюбить кого-то, привязаться к кому-то, начать от кого-то зависеть. Ну хорошо, родители нам даются при рождении, мы успеваем взаимно прорасти с ними еще даже не успев осознать свою способность с кем-то срастаться – ну так и сиди тихо с этим, ужасайся непоправимому. Но потом, окончательно обезумев от потребности тепла, мы ухитряемся еще усугубить и без того отчаянное положение и полюбить вообще чужого человека, который ничего нам плохого не сделал, с которым мы друг другу ничего не должны были, и шел бы он себе спокойно мимо по своим делам, в магазин, на работу, домой, зажигал бы на кухне синий газ, ставил кастрюлю, варил пельмени с лавровым листиком, никого не трогал – и все, все, тихо, спокойно, все хорошо. Нет же, надо выдернуть его из текущей мимо человеческой перловки, уцепить за скользкий хвостик, с дурацким упрямством перехватить несколько раз даже когда выворачивается, надо разглядеть его - специально ведь разглядываешь, сознательно, понимая, что разглядишь и пропадешь – и все равно, все равно, назло здравому смыслу продолжаешь вглядываться в него, искать гибельного сходства – ну и находишь, конечно, когда-нибудь. Ну молодец.
Впрочем некоторые умеют счастливо избегать излишнести в этом вопросе, некоторые умеют даться процарапать только верхнюю скорлупу, оставив себе в себе в сохранности мякоть и семечко.
Но дети!
Своими руками, своими руками выкопать себе эту ловушку, присыпанную шелковой листвой, желтыми резиновыми уточками, флаконами б###-ойл, маечками джимбори, носочками олдневи, пюре фрутоняня, либеро ап энд гоу – и делать вид, что не знаешь, что зияет там внизу, какие острые пики.
Девять месяцев внутри тебя грот, на потолке у него сталактиты растущие по капле, в стенах его слюдяные прожилки, так из тебя вытапливается всё твое всё, наслаивается слоями перламутра на маленькую песчинку, и потом выходит, выкатывается жемчужина, сапфировое зерно и отныне ты остаешься легким осенним гнездом, а жизнь твоя ходит отдельно от тебя, заходя все дальше и дальше – за пределы рук, за пределы видимости, за пределы голоса, за пределы мобильной связи. Не то чтобы ты, конечно, совсем пустая скорлупка, но весь узел смыслов теперь ходит сам, сам решает, съесть ли кашу или вывалить на колени, снять ли шапку, оторвать ли обои, разрешить обнять или отпихнуться – и дальше будет только хуже. Он ходит там отдельно, а в тебе пульсирует эхо его тока крови, бум-бум-бум в лобную долю, так-так-так в ямке под гортанью, динь-динь-динь маленький овечкин бубенчик, не притупляясь, не привыкая, и сквозь истончившийся сон не глуше чем наяву, так теперь будет всегда, всегда, навеки.
Бегите прочь пока целы, берегите свою свободу, охраните свои стены – кругленькая гусеничка, полупрозрачная от своей новорожденности, маленькая саранча, она сожрет вам всю сердцевину за один час, спалит все поля за одну ночь, и тогда всё, этот плен пожизненный. Бегите прочь пока целы, чтобы вся кровь не отливала в кончики пальцев в момент когда теряешь вдох, видя как неловкая ножка соскальзывает со ступеньки, - обошлось о господи обошлось, и слышишь свое вернувшееся дыхание как водопад. Вся жизнь моя теперь истекла из меня наружу и там дрожит ртутной каплей, что же будет со мной, если ты убежишь от меня играть в зачарованный сад, как же мне привыкнуть к тому что мое сердце теперь вне меня, что я теперь уязвима и непокрыта как свежий излом алоэ.
Мое маленькое светило, я твой подсолнух, весь – единое око.
